Г.С. Боркин

Как спасали ценности Госбанка Григорий Соломонович Боркин родился 6 сентября 1930 г. в г. Орше Витебской области в семье служащего Госбанка Соломона Марковича Боркина. Окончил Ленинградскую лесотехническую академию. Работал в Новгородской области инженером по лесному фонду. Был заместителем начальника цеха на Камском целлюлозно-бумажном комбинате, затем главным инженером деревообрабатывающего завода в г. Ейске, преподавал в рыбопромышленном техникуме в пос. Рыбном под Ейском. В настоящее время пенсионер, живет в г. Дмитрове Московской области.

Когда началась война, мне было десять лет. Война застала меня в пионерском лагере недалеко от города Бобруйска Белорусской ССР. Лагерь был небольшой, скорее всего, банковский. Он находился километрах в десяти от города в сосновом лесу. Мы ждали воскресенья  это был родительский день, все дежурили у входного КПП.

Девять часов утра, десять  никого нет. Связи телефонной не было. Где-то около полудня к пропускному пункту подъехала легковая машина. Из нее вышел мужчина, к нему с криком Папа, папа! бросился мальчик. Мужчина, ничего нам не говоря, посадил сына в эмку и уехал. Но мальчик успел сказать нам одно слово  война.

Когда я, крича во все горло, помчался распространять новость, старший пионервожатый схватил меня за шиворот и прикрикнул: Что болтаешь Кто тебе это сказал Мы были как последние герои на необитаемом острове, без всякой связи с внешним миром.

Вечером появились самолеты. Тогда мы еще не знали, чьи они  наши или не наши. Это уже потом я научился различать гул немецких самолетов. Они издавали натужные, прерывистые звуки, с надрывом, видимо, были загружены бомбами.

Дня через два старший пионервожатый решился на эвакуацию лагеря. У нас была лошадь с телегой, в нее сложили вещи, и все отправились строем за этой лошадью.

Когда мы входили в Бобруйск, затянули бодрую строевую песню, а в это время была объявлена воздушная тревога. Нас схватили, затащили в подворотню и объяснили, что песню петь неуместно сейчас по той причине, что началась война.

Мой отец был тогда главным бухгалтером Бобруйского городского отделения Госбанка. По тогдашним правилам главный бухгалтер, главный кассир и управляющий Госбанком должны были жить на его территории. Наша семья  отец, я и младший брат (мама умерла в 1939 году от чахотки)  жила в двухэтажном здании на тенистой улице, которое я до сих пор хорошо помню.

Когда я пришел домой, отец даже расплакался от радости. Он не мог оторваться от работы, чтобы съездить за мной,  банк готовился к эвакуации. Увязывали, укладывали, подсчитывали, масса дел. И в обычное время в банке бывает много дел, а тут такой получился аврал.

Мой семилетний младший брат был в это время в загородном банковском детском саду. На наше счастье, один из банковских водителей привез братишку вместе со своим сыном. Так в банке оказались мой отец и мы вдвоем с братом.

Управляющий Бобруйским городским отделением Госбанка А.Н. Феденев, человек весьма решительный и жесткий, отправился к коменданту города и потребовал помощи в эвакуации банка. Военные патрули останавливали в городе первые попавшиеся грузовые машины и отправляли эти машины в Госбанк. К 26 июня кроме банковской эмки в нашем распоряжении оказалось еще 5 грузовых автомобилей. В эти машины все служащие и технические работники Госбанка во главе с управляющим и главным бухгалтером грузили банковские активы. Мы с братом тоже помогали чем могли. Бумажные деньги нам не доверяли, мы таскали бумажные мешочки с мелочью, кстати, довольно тяжелые.

Мешков не хватало, поэтому деньги, облигации и прочие ценные бумаги стали складывать в противоипритные костюмы (специальные шелковые, проклеенные олифой костюмы на случай химического нападения), которых почему-то оказалось много.

Туда заталкивали деньги, ценные бумаги, и эти мешки, напоминающие по очертаниям человеческие тела, грузили в машины. Погрузка продолжалась дня два. Машины охраняли пять вооруженных работников милиции и шесть сотрудников НКВД.

Настроены мы тогда были очень оптимистично. Думали, что наши войска отгонят немцев за Березину и мы скоро вернемся.

Отцу было некогда, и наше домашнее имущество в основном упаковывал я, как старший из детей. Я взял свои тетрадки, коллекцию почтовых марок  все то, что мне тогда казалось важным. Например, висевшие на стене дорогие часы не представляли для меня никакой ценности. Так и получилось, что мы не взяли с собой почти ничего из одежды или ценных вещей.

В дороге произошел трагический случай. Один из милиционеров, охранявших банк (мне кажется, это был довольно пожилой человек  у него был орден Ленина, а тогда его давали за выслугу лет в милиции), умолял управляющего отпустить его домой, чтобы забрать внучку, посадить ее в машину, на которой мы будем уезжать. Как я уже говорил, управляющий был человек весьма жесткий, и он категорически запретил ему покидать территорию банка. А у этого милиционера никого, кроме внучки, не было, а у нее  никого, кроме него, и когда 28 июня мы попали под Смоленском под бомбежку, он застрелился. Мы сидели в кузове грузовика рядышком, и, когда он начал заваливаться, я инстинктивно попытался его удержать, схватив за рубашку. После этого я сутки ехал рядом с трупом.

Я почему-то запомнил сумму, которую мы эвакуировали,  36 миллионов рублей. Это были не только деньги и облигации, но и валюта. Полных пять грузовиков и шестая легковая машина, в которой сидели мой отец, управляющий банком и главный кассир. Кстати, они были вооружены.

Они постоянно связывались с Москвой, чтобы определиться, куда сдать деньги. Но Москве, видимо, было не до нас, и мы ехали и ехали, и наконец было решено установить машины на мосту и взорвать вместе с ним все ценности. А потом, когда машины уже были установлены и мы вышли из них, какой-то всадник с пистолетом спросил, почему мы стоим. Капитан, охранявший мост, сказал, что немцы на том берегу, и двигаться дальше опасно. Тогда всадник застрелил этого капитана и сказал, чтобы мы продолжали движение.

Мы снова погрузились в машины и поехали дальше. Глубоким вечером подъехали к Калуге. Было решено сдать ценности, видимо, соответствующая санкция Госбанка СССР была в конце концов получена.

Расположились мы биваком вечером на пригорке перед Калугой, не въезжая в нее. Судя по всему, в городе прошел слух, что немцы высадили танковый десант, и в Калуге было поднято народное ополчение. Ночью мы проснулись оттого, что на нас были направлены фонарики и пистолеты.

Забрали моего отца, забрали управляющего, забрали кассира. Сначала разоружили их, а потом увезли в Калугу. Мы остались под охраной бойцов народного ополчения. К полудню следующего дня они вернулись и сказали, что нам наконец разрешили сдать деньги. Так что все ценности мы оставили в Калуге. Кстати, калужскому отделению потом тоже пришлось эвакуироваться, уже с нашими деньгами.

Нас посадили в теплушки и, не спрашивая нашего желания, повезли на Восток. Направили сначала в Ташкент, потом в Наманган. Все путешествие заняло ровно месяц. В конце июля 1941 года мы приехали в Узбекистан.

Нас ждала торжественная встреча  митинг на вокзале, трибуны, карнаи (длинные узбекские трубы). Нам дали приличное жилье, обеспечили питанием. Отца приняли на работу, он стал главным бухгалтером Наманганского отделения Госбанка, а затем  главным бухгалтером областной конторы Госбанка. Умер он в 1968 году там же, в Намангане.

Надо сказать, что эпопея сдачи денег в Калуге так просто не закончилась. Из центра много раз посылали письма с требованиями немедленно отчитаться, почему итоговая сумма не совпадает то ли на 24 рубля 17 копеек, то ли на 17 рублей 24 копейки. Из-за этого управляющего Бобруйским отделением и моего отца вызвали в Москву для отчета.